Когда-то очень давно я посмотрела фильм Невзорова про лошадок. Невзоров лошадок жалел и то ли мечтал создать такую ферму, где они резвились бы на воле, то ли уже ее создал. Фильм был про то, как плохо живется лошадке под седлом. На экране гарцевал лихой наездник, а Невзоров за кадром рассказывал про мундштук и про удила и как все это железо рвет лошадке рот. Там была такая фраза: «Не думайте, что лошадью управляет всадник. Лошадью управляет боль».
Я бы сняла такой же фильм про матерей.
Там тоже были бы документальные съемки — в роддоме, на игровой площадке, в очереди к педиатру, в школьном вестибюле. Разные женщины с разными лицами баюкали бы младенцев, догоняли малышей, волокли бы за руку дошкольников и переминались бы в бахилах, держа в охапке пальто и портфель. А голос за кадром говорил бы: «Не думайте, что матерью управляет любовь. Матерью управляет страх».
Это начинается задолго до рождения ребенка. Когда она в первый раз приходит в консультацию со своим еще не существующим животиком — живота еще нет, а страх уже есть.
Что скажет врач? Что он с ней сделает? Что там вообще внутри, все ли там в порядке? И как теперь вообще все будет? Это при условии, что ребенок желанный и имеется мужчина, хотя бы формально готовый сотрудничать. В противном случае к этим страхам добавляется еще два раза по столько же: на что жить, что скажет мама, как быть с учебой/работой, женится ли этот козел?
Она все та же, но теперь у нее внутри завелось что-то такое, что делает ее добычей для всех печалей мира. Словно ей вживили чип, который регистрируют все системы, и теперь она всегда видима и всегда уязвима, как Хома Брут, который вышел из круга и поднял глаза.
Теперь она боится таких вещей, которых прежде даже не замечала, — что поскользнется на улице, что подскочит давление, что на нее чихнет гриппозный, что врач ковырнет не так и тогда всему конец. Теперь, когда мир поднял ее, как дичь, и гонит, ее задача — ускользнуть от преследования и чудом спастись. Но опасность не только снаружи, внутри тоже сидит нечто и неизвестно, что у него на уме. Его она тоже боится, мало ли что он выкинет — сам умрет или ее убъет, еще неизвестно, что хуже.
Под конец она плюс ко всему этому боится родов, страшных врачей, родовых травм и — тадам! — боится, что она плохая мать и сейчас ее будут судить последним судом. Да, это тоже начинается еще до родов, ей давно уже всякий норовит предъявить, что она не думает о ребенке, раз боится уколов.
Очумевши от ужаса, она как-то рожает, и вот на руках у нее младенец. Ему угрожает все на свете, а значит, и ей тоже. Сквозняки, немытые руки, а вдруг я его уроню, а вдруг его уроню не я. Плюс теперь, когда непредсказуемое нечто, обитавшее в ней, кряхтит и разевает ротик отдельно от нее — оно не стало от этого более предсказуемым. Что у него на уме, по-прежнему непонятно, и выкинуть он может все что угодно в любой момент — сходить зеленью, отказаться брать грудь, захрипеть и посинеть, не держать головку, хотя давно пора. Пожалуй, от него теперь исходит больше опасности, чем от внешнего мира, она держит его на руках, как бомбу, она вглядывается в его личико — пощадит ли сегодня? И над всем этим великолепием парит, распростерши крыла, страх быть плохой матерью. У хорошей матери ребенок не синеет и не зеленеет, сейчас ее изобличат и накажут по всей строгости.
Ребенок растет, и страх растет вместе с ним, и все больше она боится его самого — он словно поставил себе цель убиться или покалечиться и упорно эту цель преследует. Это не автобус норовит на него наехать, это он устремляется под каждый автобус, а также налетает глазом на лыжную палку и грызет электрическую лампочку. Хотя автобус тоже хорош, да и лампочка не без греха — похоже, он и опасный мир сговорились между собой, чтобы избавить его от той жизни, что она ему подарила. Чувствуя это, она дрожит за него, когда он не на глазах, но когда он на глазах — ей тоже не легче, ей трудно его перехитрить, он всегда на шаг впереди. О том, что она плохая мать, знает теперь каждый встречный, и каждый дает ей это понять, и всех их она тоже боится, но самого ребенка она боится еще больше, потому что он сильнее, и сил у него все прибывает, и он все изобретательнее в вопросе о том, как сделать со своей жизнью что-нибудь этакое.
И потом, когда она боится, что учителя им недовольны, что его оставят на второй год, что он не закончит школу, что он курит, и, похоже, не табак, что он не собирается пересдавать сессию, что он женится на лимитчице с ребенком или что он уедет на Гоа бить баклуши, — она не того боится, что он у нее не образцовый и не открыточный и что она, само собой, плохая мать. Этого она боится привычно, фоново, это не главный ее страх. Главный страх, самый большой, потому что он рос одновременно с ее ребенком, а ребенок уже давно метр восемьдесят в холке, и этот страх тоже уже не проходит в двери, — главный ее страх все тот же. Она боится его, своего ребенка. Она боится, что он что-нибудь сделает со своей жизнью, как-нибудь ее погубит, а она не сможет этому помешать.
Она боится так же, как боялась тогда, много лет назад, когда он забрался на крышу сарая и собрался с нее прыгать. Когда он заполз в кладовку и решил поесть стирального порошка. Когда он запутался в пеленке и чуть ею не удавился. Когда она на шестом месяце увидела на трусах кровавое пятно.
И она кричит от ужаса, и в семье про нее говорят — не обращайте внимания, мама всегда орет.
Статья опубликована в мартовском номере «Психологии эффективной жизни».
От редакции
Постоянный страх не справиться, сделать что-то не так, оказаться плохой матерью — прямой путь к эмоциональному выгоранию. Как не допустить этого болезненного состояния нарастающего эмоционального истощения, усталости и бессилия, рассказывает психолог Анна Кутявина: https://psy.systems/post/izbezhat-emocionalnogo-vygorania-v-dekrete-missia-vypolnima.
От кого женщине ждать поддержки, как не от собственного мужа, когда накрывает паника перед предстоящими родами? Но должен ли мужчина принимать участие в самом «таинстве»? Мнение психолога Ольги Юрковской о том, для каких пар подходят партнерские роды, читайте в статье: https://psy.systems/post/partnerskie-rody.
Страх — эмоция, призванная защитить нас от реальной опасности. Но в современном мире, когда реальных угроз (вроде саблезубых тигров) практически не осталось, она бывает направлена на самые безобидные вещи — например, на необходимость заботиться о собственном младенце. Почему грудное вскармливание часто вызывает страх и стыд, рассуждает Виктория Самира: https://psy.systems/post/grudnoe-vskarmlivanie-otkuda-strax-styd-i-otvraschenie.
