Одного литературоведа однажды спросили, как соотносится литература и наука о ней. Он подумал и ответил: «Литература есть то, что о ней может сказать филология, плюс некий икс. Героизм нашей профессии состоит в том, чтобы делать вид, что этого икса не существует». Примерно то же самое можно сказать и о нуклеарной семье. Психология упорно делает вид, что точно знает все составляющие счастья и икса не существует. Но, увы, он есть. Более того возможность этого икса обнаружила именно нуклеарная семья. Именно она привела нас к той двери, за которой лежит этот самый таинственный икс, то есть счастье. Увы, она только ставит нас перед ней и говорит — ищите ключ. Поиск ключа по-прежнему наша личная забота. Но до появления нуклеарной семьи, мы даже не предполагали, что эта дверь вообще существует.
Однако, все по порядку. Начнем издалека, то есть не с нуклеарной семьи, а с патриархальной.
12 февраля 1871 года Софья Андреевна Толстая до срока родила четвертого ребенка — дочь Машеньку. Роды были тяжелыми и закончились для матери родильной горячкой. Врачи настоятельно советовали истощенной Софье Андреевне прекратить бурный процесс деторождения и подумать о себе. Та встретила совет докторов с радостью. Бедную женщину давно тяготила роль плодовитой матки при муже-гении. Буквально раздавленная болезнью и тяжким бременем супружества, она объявила любимому Левушке, что сил ее больше нет и рожать она не будет. Толстой отреагировал категорично, если не сказать истерично. Это подрывает основы брака, делает бессмысленной семью и половые отношения и вообще никак невозможно — таков был ответ великого гуманиста.
Незадолго до этих событий в России вышел перевод книги английского социолога Джона Милля «О подчиненности женщины». В этой замечательной книге убежденного утилитариста Милля были заложены основы мирового феминизма, которые Европа встретила если не на ура, то с большим интересом. Милль со свойственной ему практичностью утверждал, что пленение женщины в патриархальной семье и ее социальное бесправие отнимает у общества половину интеллектуальных и физических ресурсов. Свобода женщины, соответственно, приведет к удвоению этих самых ресурсов и увеличит уровень общественного счастья.
Милль знал, о чем говорил. Эту книгу он писал в соавторстве со своей женой, миссис Тейлор, замужней женщиной, роман с которой длился 20 лет вплоть до смерти ее законного супруга. Сам супруг роману не мешал и соглашался с идеей женской эмансипации.
Книга Милля в России произвела что-то вроде потрясения основ. Идея эмансипации уже носилась в воздухе, но до Милля стихию легко можно было усмирить простым и эффективным унижением «глупых баб». После Милля сказать, что женщина, желающая получить образование, проститутка, становилось проблематично.
Английская ересь заставила отечественных консерваторов сплотиться и дать бой. С категорическим опровержением Милля выступил еще один русский гуманист, известный критик Николай Страхов — убежденный холостяк, всю жизнь пользовавшийся услугами проституток. Его основной тезис состоял в том, что женщина, как воплощение красоты и гармонии, есть высшее и лучшее творение Божье. Но только при одном условии — если она не изменяет своей природе. Отказываясь от своих традиционных семейных функций, женщина, с точки зрения Страхова, теряет пол, женственность и превращается неизвестно во что. Гуманный Страхов, правда, оставлял женщине шанс на социальную самореализацию в том случае, если она уже вышла из детородного возраста или физически неспособна рожать.
Статья Страхова привела Толстого в восторг. Он был не согласен только с последним пунктом рассуждений коллеги. Гуманизм Толстого развивался в другом направлении и предлагал иную версию устроения женского вопроса. Бесплодных и пожилых Толстой рекомендовал пристраивать в помощь к молодым и плодовитым. Толстой, как и Милль, знал, о чем говорил. Он только что закончил «Войну и мир», где женский вопрос был решен окончательно и навсегда. Наташу Толстой выдал за Безухова, а княжну Марью за Николая. В его воображаемой вселенной все было расставлено по местам. Разница между Толстым и Миллем состояла в том, что Милль опирался на жизненный опыт и общую логику социального развития, а Толстой — на собственное воображение.
Впрочем, сила Толстовского воображения, подкрепленная его литературным даром и супружеской властью, умела творить чудеса. Сопротивление Софьи Андреевны было сломлено. После Маши она родила еще восьмерых детей. Толстой же пережил глубочайший кризис, который имел для мировой культуры значительные последствия. Среди последствий можно назвать, во-первых, «Анну Каренину», во-вторых, «Крейцерову сонату», в-третьих, толстовство и, наконец, в-четвертых, сломанную жизнь Софьи Андреевны и миллионов несчастных женщин, павших жертвами патриархального семейного угнетения.
Миллю исторически повезло больше. Кроме счастливого брака среди прямых последствий его книги можно назвать волну женской эмансипации, уравнение женщин в политических и юридических правах, и наконец, изменение формы семьи с патриархальной на так называемую городскую или нуклеарную.
Впрочем, на судьбу российской нуклеарной семьи куда большее впечатление произвели не столько опыт заморского Милля, сколько воображение еще одного писателя земли русской — Николая Чернышевского. Роман «Что делать?», опубликованный за 10 лет до описываемых событий, в красках и с подробностями нарисовал идеальный портрет того, что потом будет называться нуклеарной семьей. Он изобразил жизнь такой, какой она могла бы быть, если бы и женщины, и мужчины были умными, порядочными, хорошо образованными и уважали друг друга. Вот тогда, по мнению Чернышевского, никакой старой семьи-клетки с деспотичными родителями было бы не надобно. Женщины и мужчины заключали бы браки по взаимной склонности. Каждый из супругов занимался бы своим делом, а его партнер был бы озабочен только тем, чтобы его друг-супруг был счастлив и в своем деле успешен.
В героиню романа, прелестную Веру Павловну Розальскую, немедленно влюбились все студенты России. По стране прокатилась волна девических побегов из дому и фиктивных браков. Города расцвели швейными мастерскими, в которых молодые люди пытались повторить чудо Чернышевского. Очаровывала естественность замысла, а также убедительная простота его реализации. Закончилось все трагично. Мастерские полопались, фиктивные браки распались, беглые барышни вернулись домой. В жизни все оказалось совсем не так, как в романе.
Однако утопия Чернышевского отразилась на судьбе России куда больше, чем фантазии Толстого и расчеты Милля. Народничество, террор, подпольные партии и в конце концов революция 1917 года — это было прямым следствием добродетельно-революционной фантазии Чернышевского. То, в чем отец русского народничества видел прогресс и счастье, обрушилось на Россию десятилетиями крови и народных мучений. Только в одном Чернышевский оказался прав — отношения между мужчиной и женщиной за минувшие 150 лет неуклонно двигались в сторону осуществления его утопического проекта. Не Толстой со своей патриархальной утопией, а именно Чернышевский с утопией революционной стал автором главного современного семейного концепта.
Впрочем, гении земли Русской, оказавшись большими мастерами в области выдумывания счастья, сами так ничего о нем и не узнали. Ольга Соломоновна, очаровательная и легкомысленная супруга Чернышевского, меньше всего рвалась к самореализации и общественной пользе. Единственным человеком, кто мог на деле осуществить проект Чернышевского и действительно воплотить в жизнь модель первой в России нуклеарной семьи, была несчастная Софья Андреевна Толстая. Если бы нас попросили в торжественной обстановке присудить этой самой нуклеарной семье некое почетное имя, то мы бы выбрали имя именно этой героической женщины. Если кто и держал в руках ключ от семейного счастья, то это была Софья Андреевна. Любящая, умная, образованная и талантливая, она воплощала тип Веры Павловны, но не в фантазиях гениев, а в жизни. Толстой же в ее судьбе сыграл роковую роль Кабанихи из «Грозы» Островского.
Что тут скажешь? Если бы русские мужчины поменьше думали о всеобщем счастье и побольше заботились о счастье ближних, может быть, история России пошла бы другим путем.
Образованный читатель простит меня, если я в двух словах обозначу границы нашей рабочей терминологии. Что такое нуклеарная семья и чем она отличается от патриархальной? Начать надо с условий, которые порождают и ту, и другую. Патриархальная семья родилась в крестьянской избе и там укоренилась на несколько столетий. При высокой младенческой смертности рожать надо было много. Каждый сын или девка в семье были на вес золота. Не по причине нежной родительской любви, а потому что увеличивали число рабочих рук. В деревнях руководствовались простой логикой — чем больше работников в семье, тем успешнее хозяйство, а значит, больше шансов прокормиться. Дворянство, которое было куда меньше угнетено соображениями выживания, следовало народной модели просто по традиции и потому что другой не было. Так и жили — каждая старинная семья состояла из бесконечно рожающей матери, толпы детей и множества старших родственников, всевозможных тетушек, бабушек, дядюшек, которые если не путались под ногами, то помогали управляться по хозяйству. Муж с женой просто растворялись в этой толпе детей и славных старушек. Ни о каких личных отношениях речь не шла. Муравейник патриархальной семьи существовал как община, без лиц и личностей. Именно это взаимное обезличивание так радовало Толстого. Нет лиц — нет проблем. Все в массовом порядке любят друг друга и умиляются. История показала, что семейно-патриархальное умиление так замучило всех его адептов, что, как только крепостное право в России было отменено, огромные крестьянские семьи стали стремительно делиться.
Новая семейная модель предполагала вариант Чернышевского и Софьи Андреевны. Два умных и самодостаточных человека соединяют свою судьбу, чтобы помочь друг другу прожить полноценную жизнь и реализовать все, что дано природой, — талант, жажду знаний, профессиональные амбиции. Мировая экономика и общее социальное устройство этому вроде бы только способствовали. Начиная с конца XIX века дело шло к тому, что угроза голодной смерти отступала, ценность личности возрастала, женщины эмансипировались и получали образование, а дети радовали не столько количеством, сколько качеством, то есть уровнем образования и воспитания. Государство уловило социальный тренд и в массовом порядке создавало детские образовательные учреждения, больницы и т. д. Освобожденной женщине надо было, уходя на работу, твердо знать, что ее единственный ребенок получит от государства должный уровень заботы и знаний. Современной Вере Павловне никто не мешает создавать швейные мастерские, а ее супругу — учиться в медицинской академии. Дети в детском саду и школах, бабушки и тетушки отменены как класс. Можно говорить о любви, читать вместе хорошие книги, ходить в гости к таким же умным и хорошим людям и приносить большую общественную пользу.
Мечта Чернышевского и Софьи Андреевны вроде бы сбылась. Да вот беда — нуклеарная семья, как, впрочем, и патриархальная, была и остается идеалом. А с идеалами довольно часто случаются неприятные казусы вроде полной практической катастрофы. Толстой с блеском продемонстрировал этот факт на собственной семье. Эксперимент Чернышевского и вовсе коснулся всей России. В обоих случаях — провал и еще раз провал. А ведь какие хорошие и правильные были идеи!
Даже наличие социальных условий вроде детского садика под окном и патронажной службы в поликлинике вовсе не гарантирует каждой нуклеарной семье гармонию, а ее адептам — душевную полноту и равновесие. Если у вас в руках молоток, это еще не значит, что вы с его помощью построите замечательный дом. Молоток всего лишь инструмент, а уж как вы его примените — дело исключительно ваше. Можно дом построить, а можно и голову разбить. Счастье как было, так и остается делом глубоко частным. На фоне располагающих к любви садиков и медицины 80% браков распадаются. Вопрос о самореализации даже в решенном виде не связывает супругов узами любви. Для успеха на этом поприще, кроме социальных условий, нужно что-то еще — тот самый икс, про который мы говорили в начале. Вот тут-то и начинается самое главное, самое таинственное и самое негарантированное — мы сами. А ведь мы такие разные, что сама мысль о едином рецепте для всех приводит в возмущение искушенных семейных психологов. И тем не менее, опять-таки как мне кажется, этот рецепт существует.
То, что предлагает нуклеарная семья, действительно есть счастье. Беда только в том, что эта разновидность счастья весьма специфична в своем истоке. Так специфична, что далеко не каждый из нас ждет от жизни именно этого. Речь идет о простой вещи — праве быть самим собой. Если каждый из супругов может сказать это гордое и независимое «Я есть. И какой я есть, такой я и любим!», именно с этого места начинается счастье.
Большая часть моих подруг, прожив в браке лет по 10-15, к 40 годам тихо развелись. «Больше не могу», — таков общий глас. А ведь делали все правильно, хоть садись и пиши руководство по практике нуклеарной семьи. И работали оба, и самореализовывались в профессии, и любовь вроде была, и детей нельзя сказать, чтобы слишком много, да и сами люди неплохие — а вот поди ж ты, разошлись, как в море корабли. Вот один пример. Она занята театром, а он, высококлассный технолог, любил друзей, рыбалку, лесную глушь и костры. В юности ей это казалось романтичным, а потом привело к трагическому убеждению, что жизнь прошла зря. Он, в общем, тоже не купался в счастье. В результате она все больше уходила в театр, а он все больше в таежную глушь. У обоих осталось ощущение обиды. Подруга убеждена, что их развела разница в интересах — если бы он больше любил театр, все было бы хорошо. Бывший супруг те же надежды возлагал на таежную глушь. Но, глядя на них со стороны, я сильно подозреваю, что даже самая гармоничная комбинация глуши и театра смогла бы сотворить чудо. Они как будто не видели друг друга. Каждый говорил о своем. Диалог оставался словесным, но не внутренним.
В патриархальной семье ничего подобного произойти, конечно, не могло. Там вопрос о траекториях и диалогах не стоял вообще. Есть глава семьи, который часто и не муж вовсе, а, допустим, мужнин папа. Глава говорит, что кому надо делать, и это не обсуждается. Сказал — сеять, значит, все сеют, сказал — отдаем внучка учиться в университет, значит, мать может обрыдаться, внучок тоже, но в университет пойдет. Не завидуйте, пожалуйста, у нас уже так не получится. И слава богу! Отношения стали тоньше и глубже, но для того, чтобы это оценить, надо бы и самим обладать этой самой глубиной и тонкостью. Несовпадение по этим двум параметрам неизбежно приведет к тому, что вместо мужа мы будем видеть только пальто и галстук, а вместо жены — свежий макияж. Можно добавить сюда и театр с таежной глушью, и низкую зарплату, и дурные привычки, и весь тот ряд дежурных претензий, которые обычно предъявляются при разводе. Но собственно человека в этих претензиях нет ни с одной стороны. Этот таинственный потеряшка как был, так и остался невидим ни одной из сторон.
Но если чудо случится и один человек вдруг не только разглядит другого, но и полюбит увиденное, никакие зарплаты и разница интересов не помешают мужчине и женщине пережить это захватывающее приключение под названием «счастливый брак».
Как это выглядит? Я встречала такие семьи несколько раз. И каждый раз поражалась удивительной власти этой могущественной энергии умного человеческого взгляда.
Моя подруга вышла замуж второй раз скорее от отчаяния, чем по большой любви. Первое замужество было травматичным и закончилось унизительным разводом. Подруга была буквально раздавлена тяжелой неуверенностью в себе, чувством тревоги и недоверия к окружающему миру. «Боже, какая же я дура! — тихо и жалостливо ныла она на кухне. — Я ничего не могу, меня просто нет». Новый друг, в отличие от первого, казался молчаливым и недостаточно интересным. Единственное, что привлекло в нем подругу, — это его упрямое убеждение в том, что она умнейшая и образованнейшая женщина в мире. Он как будто смотрел на нее другими глазами, не теми критическими, которыми смотрела она, и не теми отстраненными, которыми смотрели мы. Как научный сотрудник, он получал немного, но пользовался огромной любовью коллег. В жизнь подруги он внес трудолюбивую, молчаливую заботу и столь же трудолюбивую уверенность, что ему будет хорошо только там и тогда, когда хорошо ей. Никакого самоотречения здесь не было. Вся глубина и прозорливость его расчета обнаружилась только с годами. Первые несколько лет подруга незаметно для себя перестала ныть и жаловаться, зато важно и авторитетно принялась рассуждать о разводе. Друзья не советовали. Когда они купили дачу в Подмосковье и стали совершать длинные прогулки вдоль реки, тема развода окончательно сошла на нет. Потом появилась дочка, потом собака, и прогулки получили новый сюжет.
Чем более уверенной в себе становилась подруга, тем более общительным и сильным становился ее супруг. Теперь обоих нельзя узнать. На домашних посиделках они взахлеб болтают и укрепляют мускулы, борясь со своим ретривером, который так и норовит кого-то из них лизнуть в нос.
Тихий шелест счастья наполняет их дом. Наблюдая за этой идиллией со стороны, я думала, что дело в дочке, даче и собаке. Но подруга, услышав мое осторожное предположение, долго смеялась. «Это все потом! — сказала она, отсмеявшись. — Я просто однажды поняла, что до мужа была просто призраком. Я сквозь стены проходила. А когда он появился, я поняла, что живу. Когда он меня видит, и я себя вижу. И все могу. Дача, дети, собака. У призраков такого не бывает». Ее муж мог бы сказать то же самое и о себе. Они как будто разглядели друг друга сквозь толщу разнообразных социальных условий и, как Адам с Богом на фреске Микеланджело, коснулись друг друга, вытянув руки. Чудо свершилось. Одухотворяющее касание изменило обоих, так что каждый стал для другого условием полноценного существования. Когда я прихожу к ним в гости, меня поражает их способность в любом споре оказываться на одной стороне, даже если они говорят совершенно разные вещи. Слова другого каждый из них воспринимает не как противоречие, а как дополнение к сказанному им самим. Их диалог на глазах превращается в дуэт, где каждая отдельная партия звучит только частью их совместного музыкального проекта.
Мне кажется, это и есть наш драгоценный икс, ключи от двери, за которой скрывается счастье. Если говорить по-научному, это можно назвать взаимным перекрестным опылением, которое длится всю жизнь и ежеминутно приносит плоды. Его слегка упрощенную формулу можно было бы выразить так: «Я есть, потому что он это знает, а он есть, потому что это знаю я». Это и есть грамматика современной любви. И если мы научимся говорить на этом языке счастья, каждое наше слово обретет и смысл, и радость.
От редакции
Как часто мамины установки мешают взрослой дочери строить отношения с противоположным полом и держат в заложниках стереотипов. Если вся ваша жизнь вокруг мамы была построена на страхе рисковать и потерять мамино одобрение, то добиться успеха в становиться очень сложно. Как начать жить, отказавшись от маминых представлений, рассказывает гештальт-терапевт, психолог, коуч Нина Рубштейн: https://psy.systems/post/mne-40-i-ya-uzhe-vezde-opozdala
С момента возникновения феминизма и до наших дней не умолкают споры о том, теряет ли феминистка свою женственность. «Женственна ли я? Может быть, я веду себя как мужчина? Должны ли меня волновать эти вопросы?» — спрашивает Марша Рейнолдс, доктор психологических наук из США, коуч, автор книг о психологии эффективной жизни. Ее взгляд на определение женственности читайте в статье: https://psy.systems/post/chto-takoe-zhenstvennost.
В России к слову «феминизм» до сих пор относятся с опаской. Женщины боятся, что их заподозрят в лояльности этому движению. А потом удивляются, когда им отказывают в работе лишь потому, что «возраст первой беременности». Журналист, популярный блогер Арина Холина рассуждает о дискриминации женщин, «стеклянном потолке» и злых феминистках, о том, кто же виноват и что делать: https://psy.systems/post/zagovor-protiv-zhenshhin